– Профессор Кардозо, дедушка Давида. Конечно, они дружили, семьями…, – вишистских флагов в пансионе не имелось. Хозяйка говорила на галло, местном диалекте, но коллаборационистских газет на стойке не лежало, только католические издания. Пожилая женщина перехватила взгляд Лауры:
– Их осенью канонизируют, в Риме. Блаженная Елизавета наша, бретонка. Маркиза де Монтреваль, в девичестве. В Ренне, в отеле Монтреваль раньше картинная галерея размещалась…, – хозяйка просмотрела рекомендательные письма Лауры, из школы, и от парижского священника. В них превозносились добродетели мадемуазель Леблан:
– Лицо у нее усталое…, – подумала хозяйка, – но молодая женщина, красивая. Филиппу бы ее сосватать…, – бретонка скрыла вздох. Единственный сын сидел в лагере военнопленных, в Германии. Судя по письмам, возвращения его на родину ждать, не приходилось.
– Филипп ее младше…, – женщина аккуратно списывала данные паспорта, – но ничего страшного. Приехал бы мальчик домой…, Говорят, немцы их на заводы посылают, работать у станков…, – до войны сын хозяйки был стеклодувом. Фужер славился посудными фабриками.
– А что там сейчас? – поинтересовалась Лаура. Она знала, что в отеле Монтреваль сидит немецкая комендатура и реннское гестапо. Сведения из Бретани поступали отличные. В Блетчли-парке знали фамилии офицеров вермахта и СС, численность расквартированных здесь гарнизонов и даже расписание прибытия новых частей. Герцог, правда, коротко заметил:
– Перед тобой данные зимы, а сейчас март на дворе. С тех пор у нас не было связи с местным Сопротивлением. Для этого ты к ним и летишь…, – Лауре предстояло стать связной между отрядами в Бретани, и теми, кто сражался с нацистами в других департаментах Франции. Документы ищущей работу преподавательницы служили отличным прикрытием. Женщина могла разъезжать по всей стране.
– Немцы…, – довольно хмуро ответила хозяйка, отдавая Лауре паспорт:
– Завтрак в семь утра, ужин в шесть вечера…, – Лаура спросила о святом отце. Она услышала, что кюре в Фужере поддерживает бретонских националистов:
– Он с запада, из Финистера, – объяснила хозяйка пансиона, – друг отца Перро…, – Лаура, аккуратно, посещала утреннюю мессу. Она исповедовалась, но ничего не сказала священнику об истинной цели приезда в Фужер:
– Подобное грех…, – подумала Лаура, – но когда я еще исповедуюсь? В лесах вряд ли кюре найдешь…, – Джон запретил ей упоминать, на исповеди, кто она такая.
– После войны, – довольно весело сказал герцог, – когда мы повесим рядом Гитлера и Муссолини, поедешь в Рим. С тебя снимут все грехи. Пока нельзя рисковать…, – увидев глаза Лауры, он поднял руку:
– Ты говорила, что итальянские священники доносят на прихожан. Немецкие тоже. И французские кюре, я больше чем уверен…, – он, конечно, был прав.
Гремя эмалированным тазом, Лаура вымылась прохладной водой. Вернувшись в комнату, она натянула простые, хлопковые чулки на резинке:
– Констанца похожие чулки носила. Здесь провинция. Наверное, только в Ренне шелковые чулки продаются…, – платье окутало ее скользким шелком. Оно тоже было темным, красивого цвета спелой сливы. Сунув ноги в новые туфли, Лаура накрасила губы помадой и подхватила сумочку.
На обед хозяйка подавала одно блюдо, бретонское рагу из обрезков свинины, с капустой, морковкой, и гречневой кашей. Салат брали из общей миски. Цикорий щедро полили уксусом, посыпали солью, но масла хозяйка пожалела. Десерта не полагалось, завтрак состоял из двух яиц, половины сосиски, и гречневого блина. Лаура и обедала подобными блинами, где-нибудь в городке. Ожидая связника, она объездила окрестности, делая вид, что интересуется замками и церквями.
Постояльцев, с Лаурой, было всего трое. Пережевывая довольно жесткие куски мяса, она исподтишка разглядывала полного священника, перелистывающего молитвенник, и женщину средних лет, в очках, с поджатыми губами:
– Они не знают, где я остановилась, – пришло в голову Лауре, – может быть, кто-то из них связник…, – Лаура взглянула на часики: «Скоро все пойму».
На улице зажигались фонари. От угла слышалась музыка, скрипка и аккордеон. Замедлив шаг, Лаура нащупала пальцами, в подкладке сумочки, браунинг. Оставлять оружие в комнате было нельзя, хотя радиопередатчик замаскировали отлично. Даже если хозяйка и раскрыла бы футляр, она увидела бы только пишущую машинку. Достав флакончик дешевых духов, Лаура провела пробкой по шее. Запахло ландышем, она весело улыбнулась. Дверь закусочной широко распахнули. Лаура вспомнила:
– Второй стол справа. Они знают, где я сяду. Джон сообщил, на Рождество, когда с ними встречался. Мишель и Теодор тоже где-то в Сопротивлении, но я их не увижу, наверное…, – герцог сказал, что Лаура летит во французский отряд, подчиняющийся генералу де Голлю:
– У них много офицеров, есть и бежавшие из плена. Люди с боевым опытом, – объяснил Джон:
– Вы быстро найдете общий язык…, – шагнув через порог, Лаура не успела дойти до стола. Перед ней вырос мужчина, средних лет, по виду фермер:
– Если мадемуазель позволит…, – немного покраснев, он предложил Лауре руку. Музыка оказалась местной. Отец возил Лауру в Уэльс, на море, после войны:
– У валлийцев похожие мелодии. И у ирландцев тоже…, – пары кружились по комнате. Лаура даже не смогла присесть. Ей покупали сидр, давешний фермер, пригласив ее еще раз, принес за столик два стаканчика с виноградной водкой. Представившись, месье Бризе, он позвал Лауру прогуляться завтра, у реки:
– Выручка хорошая на рынке, – подмигнул месье Бризе, – я домой не тороплюсь. Я вдовец, – любезно заметил он, почесав лысину, – бездетный. Держу свиней, птицу…, – Лаура едва не рассмеялась. Сумочку она с плеча не снимала, придерживая локтем. Ей не удавалось зажечь спичку. Стоило женщине потянуться за пачкой «Голуаз», как рядом появлялось несколько огоньков. Лаура сидела спиной к входу, потягивая сидр. В голове приятно шумело.
Она вспомнила чай, в отеле, и танцы, где не получила ни одного приглашения:
– Англичане просто чопорные…, – Лаура сняла ногтями с губ крошки табака. В тусклом зеркале отражались разрумянившиеся, смуглые щеки, темные, немного растрепавшиеся локоны. Закинув ногу на ногу, она покачивала туфлей.
Высокий, белокурый мужчина, в суконной куртке, сняв кепку, сунул ее в карман. Он прошел через толпу, ко второму столу справа. Зная, что это будет женщина, он улыбнулся, глядя на стройную спину, в шелке:
– Вы не оставите мне последний танец? Наверняка, не оставит, обещала…, – услышав шепот над своим ухом, Лаура обернулась. Она смотрела в голубые, яркие, веселые глаза. Он склонил голову, Лаура прикусила темно-красную губу:
– Джон, Джон…, Хотя, что это я? Он сам не предполагал, наверное…, – она ответила на пароль. Мужчина вздохнул:
– Я так и знал. Очень жаль, мадемуазель…,– Лаура протянула руку, поднимаясь: «Леблан. Мадемуазель Леблан».
– Рад знакомству…, – он поцеловал смуглую, изящную кисть, пахнувшую ландышем. Заиграли вальс La Paimpolaise, песню бретонского шансонье, Ботреля.
– Месье Мишель…, – Лаура заметила мимолетную усмешку. Его пальцы покрывали старые пятна краски. Он носил чистую, но потрепанную рубашку, с раскрытым воротом. На пиджаке Лаура заметила католический значок, с крестом. Она оглянулась:
– Я обещала танец, месье Мишель, но не вижу, где…
– Он сам виноват, – уверенно сказал мужчина, – нельзя оставлять красивую девушку в одиночестве. Я ему преподам урок, мадемуазель Леблан…, – у него были крепкие, ловкие руки:
– Вальс, – поняла Лаура, – мы с ним танцевали, в ночном клубе. Пять лет назад, когда я из Рима в Лондон возвращалась. Тогда тоже играли вальс…, – он едва слышно напевал:
– J'aime surtout ma Paimpolaise
Qui m'attend au pays Breton…
Положив голову ему на плечо, Лаура успокоено закрыла глаза.
Прогалину в сосновом, густом лесу, покрывал сухой мох. Наверху распевались птицы. Солнце играло в хромированной эмблеме, на переднем колесе немецкого мотоцикла DKW RT 125, прислоненного к стволу дерева. Блестели четыре кольца, с надписью «Auto Union». Разогнувшись, Федор вытер ладони тряпкой: «Теперь все в полном порядке». Мишель, прислонившись к пеньку, покуривал «Житан». Лесная тропинка, пересеченная корнями сосен, усыпанная иглами, уходила вдаль. Неподалеку журчал ручей:
– Писем мадемуазель Леблан не привезла…, – Мишель сощурил глаза, любуясь синеватым дымком, – это опасно. И на связь она не выходила. Наш общий знакомый ей запретил. Выйдет на базе…, – до базы еще надо было добраться. После танцев Мишель проводил мадемуазель Леблан до пансиона. Он помнил прикосновение мягкой ладони, шепот:
– Я поняла. Я буду ждать вас на дороге, в условленном месте…, – в кабачке тетушки Сюзетт Мишель вывел кузину на улицу. По пути он взял два стакана сидра. Со стороны они выглядели просто парнем и девушкой, на свидании. Завернув в какой-то двор, при свете уличного фонаря, он быстро показал кузине карту Фужера и окрестностей.
